История человечества показывает, что насилие всегда проявлялось в той или иной степени. И все же одни люди способны совершать насильтвенные действия, а другие — вовсе нет. Что на это влияет? Какие качества стоит развивать в себе, чтобы сохранить человечность? Ответы на эти вопросы ищет канадско-американский ученый Стивен Пинкер в своей книге «Добрі янголи людської природи. Чому у світі панувало насильство і чи стало його менше?». Делимся отрывком, где автор рассматривает эмпатию и самоконтроль с точки зрения истории и психологии.
Эмпатия
Слову «эмпатия» вряд ли больше 100 лет. Авторство часто приписывают американскому психологу Эдварду Титченеру, который произнес его на лекции в 1909 года, хотя Оксфордский словарь английского языка ссылается на британскую писательницу Вернон Ли, которая употребляла его еще в 1904 г. Оба отталкивались от немецкого слова Einfühlung («вчувствоваться») и использовали, чтобы обозначить вид эстетического восприятия: «чувство или движение мышц разума», к примеру когда мы смотрим на небоскреб и воображаем самих себя стоящими прямо и высоко. Популярность слова в англоязычной литературе стала расти в середине 1940-х гг. и вскоре обошла такие викторианские добродетели, как «сила воли» (в 1961 г.) и «самоконтроль» (в середине 1980-х).
Резкий рост числа употреблений слова «эмпатия» совпал с появлением его нового значения — ближе к «сочувствию» и «состраданию». Смешение смыслов отражает представление «народной» психологии, что благосклонность к ближнему опирается на способность представить себя на его месте, почувствовать то, что чувствует он, побыть в его одежках, встать на его точку зрения и увидеть мир его глазами. Эта фолк-теория не является истиной, не требующей доказательств. В своем эссе «О некоторой слепоте у людей» Уильям Джеймс размышлял о связи между человеком и его лучшим другом:
Возьмем наших собак и самих себя. Связывающие нас узы теснее большинства уз в этом мире, и все же вне этих уз дружеского расположения сколь нечувствителен каждый из нас ко всему, что делает жизнь другого значимой: мы — к восторгу от костей под забором и запахов, исходящих от деревьев и столбов, они — к упоению литературой и искусством! Когда вы сидите, читая самый увлекательный роман из всех, которые вам доводилось читать, может ли быть судьею вашего поведения ваш фокстерьер? Как бы он ни был к вам расположен, природа вашего поведения совершенно недоступна его пониманию. Сидеть как бесчувственная статуя, в то время как вы могли бы взять его на прогулку и бросать палки, чтобы он их ловил! Что за странный недуг каждый день вас одолевает: держите какие-то вещи и вглядываетесь в них, проводя целые часы без движения и не подавая признаков сознательной жизни.
Эмпатию в том смысле, в каком ее так ценят сегодня — как альтруистическую заботу о других, — нельзя отождествлять со способностью думать так, как эти другие думают, или чувствовать то, что чувствуют они. Давайте уточним оттенки смыслов слова, которое в наши дни используется для обозначения самых разных состояний ума.
Первоначальный и самый механистический смысл эмпатии — это проекция, способность поставить себя на место другого человека, животного или объекта и вообразить себе его ощущения в этой ситуации. Пример с небоскребом показывает, что объект эмпатии вообще не обязан иметь чувства, не говоря уж о тех, которые имеют значение для субъекта.
Близок к этому смыслу и навык принятия перспективы, а именно представления, как выглядел бы мир с точки зрения другого. Жан Пиаже гениально показал, что дети моложе шести лет не в состоянии представить себе расположение на столе трех игрушечных пирамидок с точки зрения человека, сидящего напротив, — незрелость, которую мы называем эгоцентризмом. Будем справедливы к детям, эта способность и взрослым нелегко дается. Чтение карт, интерпретация знака «Вы находитесь здесь», вращение в уме объемных предметов может озадачить и лучших из нас, но это не должно ставить под сомнение нашу способность к сопереживанию. В широком смысле принятие перспективы включает в себя еще и догадки о том, что человек чувствует и думает, а не только что видит, и это приводит нас к еще одному смыслу слова «эмпатия».
Чтение мыслей, понимание чужого сознания, ментализация или эмпатическая точность — это способность понять мысли и чувства другого по его выражению лица, поведению или обстоятельствам. Это умение позволяет нам догадываться, например, что человек, который только что опоздал на поезд, должен быть расстроен и сейчас пытается понять, как ему попасть в место назначения вовремя. Для чтения мыслей нам не нужно лично переживать подобный опыт, ситуация не обязательно должна нас как-то затрагивать, от нас требуется только способность догадаться, каковы переживания героя. Вообще говоря, чтение мыслей может объединять сразу две способности, одна — собственно чтение мыслей (чего не умеют аутисты), вторая — чтение эмоций (чего не умеют психопаты). Есть умные психопаты, которые учатся считывать эмоциональные состояния окружающих, чтобы лучше манипулировать ими, но и они не в состоянии оценить истинную эмоциональную подоплеку этих состояний. Пример — насильник, который говорил о своих жертвах: «Они напуганы, так? Но знаете, я этого на самом деле не понимаю. Я и сам испытывал страх, и это не было неприятно». Понимают они эмоциональное состояние других людей или не понимают, им просто нет до него дела. Садизм, злорадство и безразличие к благополучию животных — другие примеры того, что человек может полностью понимать умственное состояние других созданий, но хладнокровно им не сочувствовать.
И все-таки люди часто ощущают беспокойство при виде страданий другого человека. Эта реакция не дает им ранить друг друга в драке; и именно она заставляла участников эксперимента Милгрэма нервничать, когда они били людей током, а нацистских резервистов — блевать, когда они первый раз стреляли в евреев в упор. Как совершенно ясно из этих примеров, смятение при виде страданий другого вовсе не то же самое, что сострадательная обеспокоенность его благополучием. Такое беспокойство может быть нежелательной реакцией, которую люди будут подавлять, или источником раздражения, которого они постараются избежать. Многие из нас чувствуют беспокойство, оказавшись в одном самолете с орущим младенцем, но наше сочувствие будет скорее на стороне родителя, чем на стороне ребенка, а нашим сильнейшим желанием может быть желание пересесть. Благотворительная организация «Спасем детей» много лет размещает в журналах душераздирающую фотографию обездоленного ребенка с подписью: «Вы можете спасти Хуана Рамоса за пять центов в день. Или перевернуть страницу». Большинство людей переворачивает страницу.
Эмоции могут заражать. Когда вы смеетесь, весь мир смеется с вами; вот почему в комедиях положений за кадром звучит записанный смех, а плохие комедианты оживляют свои шутки барабанной дробью, изображающей взрыв хохота. Рыдания на свадьбе или похоронах, желание танцевать на развеселой вечеринке, паника во время воздушной тревоги и повальная морская болезнь при корабельной качке — это тоже примеры эмоционального заражения. Слабый вариант эмоционального заражения — это викарные эмоции: реагирование за другого, как если мы содрогаемся из сочувствия к получившему травму спортсмену или сжимаемся, когда привязанного к стулу Джеймса Бонда лупят как грушу. Сюда же относится и моторная мимикрия: родитель непроизвольно открывает рот, пытаясь накормить ребенка яблочным пюре.Сторонники эмпатии считают, будто эмоциональное заражение — основа «эмпатии» в том ее значении, которое важнее всего для благополучия человека. Тем не менее эмпатия в самом ценном для нас смысле — это другая реакция, которую лучше называть сопереживающим вниманием или просто сопереживанием. Сопереживая, мы увязываем благополучие другого с нашим собственным, основываясь на понимании его радостей и горестей. Спутать сопереживание с эмоциональным заражением нетрудно, но легко заметить, что это не одно и то же. Если ребенок вопит от ужаса, испугавшись лая собаки, моим сочувственным откликом будет не вопить вместе с ним, но успокоить и защитить его. И напротив, я могу остро сочувствовать человеку, чьих переживаний я не испытывал, например женщине в родах, жертве изнасилования или онкобольному, страдающему от боли. К тому же наши эмоциональные реакции не повторяют реакции других автоматически и могут развернуться на 180 градусов в зависимости от того, чувствуем мы себя их сторонниками или же конкурентами. Когда болельщик смотрит домашнюю игру своей команды, он счастлив, когда толпа счастлива, и удручен, когда толпа удручена. Когда же его команда играет на выезде, он расстраивается, когда толпа счастлива, и счастлив, когда толпа огорчена. Слишком часто сочувствие вызывает эмоциональное заражение, а не наоборот. […]
Самоконтроль
С тех самых пор, как Адам и Ева съели яблоко, Одиссей привязал себя к мачте, Стрекоза пела, пока Муравей делал запасы на зиму, а святой Августин молился: «Боже, даруй мне целомудрие, но не сейчас», люди испытывали трудности с самоконтролем. В современных обществах эта добродетель в высшей степени необходима, потому что теперь, когда мы укротили природу, большую часть бедствий мы навлекаем на себя сами. Мы слишком много едим, пьем и курим, мы играем в азартные игры, превышаем лимит на кредитных картах, заводим опасные связи и впадаем в зависимость от героина, кокаина и интернета.
Насилие тоже главным образом проблема самоконтроля. Исследователи насчитали уйму факторов риска, провоцирующих насилие, включая эгоизм, оскорбления, ревность, трайбализм, фрустрацию, скученность, жару и принадлежность к мужскому полу. Однако почти половина населения Земли — мужского пола, и все мы выслушивали оскорбления, ревновали, разочаровывались и изнывали от жары, не бросаясь на людей с кулаками. Распространенность фантазий об убийстве показывает, что у нас нет иммунитета к соблазнам насилия, но мы научились им сопротивляться.
Самоконтролю принадлежит заслуга в одном из величайших сокраще- ний насилия в истории — 30-кратном падении числа убийств в Европе в период от Средних веков до наших дней. Вспомните, что, согласно теории цивилизационного процесса Норберта Элиаса, укрепление государственной власти и развитие торговли не только сформировало систему стимулов, поощрявшую к отказу от разбоя. Оно еще и создало этику самоконтроля, сделавшую сдержанность и пристойность второй натурой. Люди перестали втыкать ножи в сотрапезников и отрезать носы врагам в то же самое время, когда перестали мочиться в чуланах, заниматься сексом на публике, испускать газы за обедом и бросать на общее блюдо обглоданные кости. Культура чести, которая ценит мужчин, реагирующих на оскорбление взрывом ярости, превратилась в культуру достоинства, где их уважают за умение контролировать свои импульсы. Обращение спада насилия вспять, случившееся в развитых странах в 1960-х гг. и в развивающемся мире после ликвидации колоний, сопровождалось и девальвацией самоконтроля: в те годы ценилась не взрослая дисциплинированность, а юношеская порывистость.
Недостаток самоконтроля может спровоцировать и крупномасштабное насилие. Множество глупых войн и смут начались, когда лидеры или общества бросались в драку, реагируя на возмутительный произвол, а на утро сожалели о своем порыве. Поджоги и бесчинства в афроамериканских кварталах, которым предавались местные жители после убийства Мартина Лютера Кинга в 1968 г., и полное уничтожение инфраструктуры Ливана израильскими вооруженными силами в ответ на атаки «Хезболлы» в 2006-м только два тому примера. […]
Эдриан Рейн, который первым показал, что орбитальная кора мозга психопатов и импульсивных убийц мала или неактивна, провел нейровизуализационный эксперимент в подтверждение идеи, что насилие возникает из-за дисбаланса между импульсами лимбической системы и самоконтролем, рождающимся в лобных долях. Он сканировал мозг мужей, прежде избивавших своих жен, в тот момент, когда мужчины выполняли следующее задание: они должны были читать напечатанный текст, игнорируя значение слов, обозначающих негативные эмоции (злость, нена- висть, ужас и страх и т.п.), и называть только цвета, которыми набраны буквы (тест на внимание под названием «задача Струпа»). Жестокие мужья называли цвета медленно, скорее всего, потому, что подавленный гнев делал их гиперчувствительными к негативным эмоциям, обозначенным словами. По сравнению с мозгом нормальных людей, которые способны из- учать буквы, не отвлекаясь на значения слов, лимбические структуры мозга агрессивных мужчин (в том числе островок и полосатое тело) демонстрировали повышенную активность, в то время как дорсолатеральная лобная кора — пониженную. Напрашивается вывод, что в мозге импульсивных негодяев агрессивные импульсы лимбической системы сильнее, а самоконтроль, создаваемый лобными долями, слаб. […]
Согласно теории цивилизационного процесса, нехватка самоконтроля в средневековой Европе обуславливала такие непотребства, как нечистоплотность, раздражительность, распутство, грубость, опасное пренебрежение будущим и, самое главное, насилие. Изучение самоконтроля доказывает, что с помощью одного-единственного свойства нашего мозга можно нейтрализовать многие из этих беспутств. Но необходимо еще показать, что насилие тоже входит в их число. Мы знаем, что люди со слабым самоконтролем вспыльчивы и постоянно попадают в неприятности.
