Встреча туземцев из локальных островных сообществ с представителями западной цивилизации всегда поражает первых одним простым фактом. Именно он будоражит воображение аборигенов, силящихся понять одно – откуда берется изобилие ценных, полезных и просто интересных вещей? Того, что и было прозвано «карго» (от слова «груз»). Не в силах понять из своего опыта истоки обилия карго, многие вынуждены приписать его богам.
«Почему у белых много карго?» – с этого вопроса, заданного жителем Папуа-Новой Гвинеи, появится книга Джареда Даймонда, ставшая интеллектуальным бестселлером. Книга, получившая название «Ружья, микробы и сталь: судьбы человеческих обществ». В этой работе он предлагает пересмотреть взгляды на географический детерминизм, который в прошлом использовался для спекуляций на тему неравенства народов.
Джаред Даймонд
Даймонд уверен, что интеллект людей практически не отличается по их этносу, поэтому как биолог и географ он пытается ответить на этот и еще целый ряд непростых вопросов. Почему именно в Европе неуклонно развивался технический прогресс, давший нам много доступных товаров? Почему Старый Свет завоевал Новый, а не наоборот? И наконец, действительно ли география – это судьба?
Хозяйственный хомо сапиенс
Джаред Даймонд (родился в 1937 году) – известный американский биолог, часто работающий на междисциплинарном поле, объединяющем историю, антропологию, лингвистику, генетику, биологию и географию. В 48 лет он получил стипендию Мак-Артура («премия гениев»), а в 61 год – Пулитцеровскую премию за книгу «Ружья, микробы и сталь».
Любопытно отметить, что, вопреки названию, он делает акцент не на технологиях (ружья, сталь), а на географии видов. По его мнению, первым фактором, влияющим на возможности развития и процветания локального общества, являются виды животных и растений, подходящих для доместикации. Автор настаивает на том, что если какие-то виды были доступны, но так и не стали одомашненными, то значит, этому мешали объективные (часто биологические) факторы. Иными словами, если, например, жители Африки не стали разводить ради мяса крокодилов или жирафов ради шкур, то только потому, что они не поддаются этому так легко, как другие животные.
Как заметил сам автор с неожиданной отсылкой к Толстому: «Все одомашниваемые животные похожи друг на друга, каждое неодомашниваемое животное неодомашниваемо по-своему». Он выделяет несколько условий, которые привели к тому, что из полутора сотен видов крупных животных-кандидатов на доместикацию реально подошли только 14. Среди них он выделяет рацион питания, скорость роста, способность размножаться в неволе, отсутствие «дурного характера» и склонности к панике, а также особенности социального поведения.
В такой версии развитие цивилизации едва ли не аналогично одноименной игре Сида Мейера, в которой одним на карте поблизости достались источники зерна, шкур, тканей, мяса, молока, тягловых и ездовых животных, а другим – лишь какие-то крохи. Ярким примером для Даймонда оказывается Новый Свет до открытия Колумбом: из пригодных для разведения животных были только четыре вида из семейства верблюдовых (лама, альпака, викунья, гуанако), из зерновых – в основном маис, а также еще пара съедобных культур (картофель, маниока, батат, какао).
Кстати, главный акцент он сделает именно на домашних животных, а не на культурных растениях. Дело в том, что земледелие позволяет получить больше пищи с квадратного километра территории, но плотно привязывает к ней. Поэтому постепенная селекция злаков, овощей и плодов напрямую влияет лишь на плотность населения, открывая возможность к существованию городов. К слову, земледелие Джаред Даймонд считает скорее злом или «главной ошибкой человечества».
Если взглянуть на агрокультуру без очков прогрессизма, то окажется, что жизнь народов, живущих охотой и собирательством, отнюдь не такая унылая, как её принято рисовать. Более того, он напрямую связывает земледелие с появлением классового неравенства, неравенства полов и склонности к насильственным формам решения конфликтов. Последнее наиболее правдоподобно, так как у тех, кто привязан к земле, прагматика жизни подталкивает к обращению побежденных в рабство или их уничтожению, в то время как охотники-собиратели могут просто покинуть территорию конфликта.
«Писарро берет в плен перуанских инков» (Джон Эверетт Милле, 1845)
Доместикация птиц и млекопитающих влияет гораздо сильнее: помимо источника пищи и одежды (перо, кожа, шерсть), они дают удобрения, выступают средством передвижения, транспортировки грузов, вспашки земли, нападения на соседей. Не стоит забывать и собаку – помощника на охоте, в охране дома и скота. Кроме того, именно тесное соседство с животными привело сперва к появлению целого ряда болезней, а затем и к устойчивости иммунитета ко этим микроорганизмам. Эти же микробы, а также их разносчики были важным фактором, сдерживающим распространение полезных домашних животных в ряде областей (например, в Африке).
Моря, горы и реки
Большое внимание Даймонд уделяет и другим факторам, влияющим на изоляцию культур – по его мнению, жителям Евразии повезло больше, т. к. они могли обмениваться изобретениями и товарами от Средиземного моря до Китая (о чем и свидетельствует Великий шелковый путь). Изобретение верховой езды и колеса «сократило» расстояния и распространилось по всему макрорегиону, что в других территориях сильно ограничивалось географией – океанами, горами, джунглями, перепадами климата. Кстати, Даймонд гораздо меньше внимания уделяет рекам, которые на сегодня считаются одним из ключевых моментов, объясняющих появление древних городов и государств.
И только после всех этих факторов Даймонд обращается к географии залегания полезных руд, особенно поверхностно расположенных мягких металлов, необходимых для освоения азов металлургии. По его мнению, раз нет никаких отличий в интеллекте и менталитете народов, то все рано или поздно освоят технологии, которые позволяет доступное сырье. И здесь оказывается, что на одних территориях ключевым материалом оказывается только дерево, на других – дерево и камень, а на третьих – еще и большой выбор разных руд (что позволит создавать сплавы с нужными свойствами). Поэтому ружья и станки у европейцев – это лишь следствие «удачного билета» в географической лотерее.
Все эти факторы вместе, как считает Даймонд, в целом позволяют провести анализ и сделать обоснованные выводы о том, почему одни цивилизации рухнули сами или под натиском внешнего врага, другие – расцветали и развивались, третьи – переживали циклические коллапсы или стагнировали.
Например, мезоамериканские цивилизации, по его мнению, в силу ограниченности ресурсов и пищевых культур оказались заложниками климата. В периоды улучшения климата зона земледелия увеличивалась (расширяясь в область риска), что вызывало рост населения, однако, как только приходили засуха или другие проблемы, общество переживало резкое сжатие с чередой разрушительных эффектов. Голод, междоусобицы, разрушение социальной иерархии и даже каннибализм приводили к потере и культурно-технологических завоеваний, отбрасывая всю цивилизацию на несколько веков назад.
При этом Даймонд в заключении все-таки попытался уйти от фатализма географии, правда, неожиданно пришел к выводам несколько противоречащим изначальной цели.
Пробелы в общей картине
Концепция Даймонда с самого начала вызывала ряд сомнений, хотя бы в силу её склонности объяснить если не всё, то очень многое в истории человечества. Историки, а затем археологи, антропологи и даже биологи отмечали слабые места его проекта.
Начать стоит, пожалуй, с того, что Даймонд «проглядел» с десяток самых разных претендентов на доместикацию в таких регионах, как Северная Америка и Африка.: например, северные олени, овцебыки и пекари, аналоги которых были одомашнены в Евразии. Кроме того, его объяснения «объективных причин неодомашненности» выглядят как поспешные ad hoc гипотезы.
«Завоевание Мексики Эрнаном Кортесом» (Николя-Эсташ Морен, 1519)
Он подробно описывает опасности, исходящие от зебры, африканского буйвола и гризли, но непонятно, что отличало в этом плане дикого волка или кабана, которые оказались приручены? Еще более странными кажутся ссылки на современные попытки разводить антилоп-канн или лосей, которые либо малоудачны, либо экономически непривлекательны. Очевидно, что у селекционеров пока нет даже пары сотен лет за плечами, а фермерам придется конкурировать на рынке, на котором уже есть высокоэффективные продукты селекции на протяжении тысяч лет.
Не очень корректно звучит и сведение всех социальных проблем к последствиям земледелия. Я уж не говорю про популизм на тему того, что у собирателей тоже было искусство, и потому расцвет искусств в аграрных цивилизациях – это вообще не аргумент. Что же до насилия, то оно оказалось не меньшим стимулом к прогрессу, чем одомашниваемые животные или полезные руды.
Критике подвергался и тезис о большей изоляции одних территорий по сравнению с другими. Средиземноморье он представляет какой-то лужей, в которой запросто плавали и контактировали народы, но почему-то схожий Карибский регион не стал колыбелью нескольких цивилизаций, хотя ресурсы там были. Плюс почти все континенты позволяют развивать побережный флот, открывающий контакты на больших расстояниях, но его активно использовали только европейцы и азиаты.
Зебр и буйволов жителям Африки приручить не удалось
Африка кажется Даймонду непроходимой из-за Сахары и тропических джунглей с болезнями, однако арабы доходили до Гвинейского залива, а сам континент имеет хорошую сеть крупных рек (Нил, Нигер, Конго, Замбези, Сенегал). И даже представление о Евразии как о чуть ли не большой открытой равнине вызывает недоумение: в древние времена путешествие из Европы в восточную Азию любым маршрутом было делом ненамного более сложным, чем открытие Америки.
Не так уж просто географией объяснить и целую серию странных несостыковок в области технологий. Индейцы обеих Америк так и не изобрели колесо, гончарный круг, металлические орудия, при этом они использовали сложные технологии – мощеные дороги, обсерватории, хирургические инструменты из обсидиана, террасное земледелие, математические знания.
Как бы то ни было, майя и ацтеки не знали металлов, а инки не пошли дальше меди и мягких сплавов (тумбага, бронза), хотя залежей металлов там огромное количество. При этом археологи и историки позволяют считать, что металлургию железа в Азии и Африке освоили даже те, у кого не было государств. А вот великие городские цивилизации майя, инков и ацтеков не смогли. Или не захотели? Как ни крути, нужен еще какой-то фактор, который часто называют «менталитетом» или социальной структурой (с её внутренними случайностями), но именно его значение и хотел уменьшить Даймонд, ориентируясь на географию, генетику и археологию.
Древняя майанская обсерватория в Чичен-Ице
В итоге даже влияние климата, которое сегодня многие ученые переоткрывают в своих дисциплинах (например, недавняя работа Джин Манко об истории заселения Европы почти вся строится на климате и генетике, в которую, впрочем, внезапно вписываются технологические гении), не кажется безусловным фактором. Например, для тех же американских народов, у которых, судя по всему, были и проблемы с организацией. Элита инков, вероятно, находилась в разложении от гедонизма, а потому мало что могла противопоставить внешним врагам, по началу довольно малочисленным.
А те же североамериканские индейцы сперва деградировали из собирателей и охотников в кочевых налетчиков, а затем с увлечением стали истреблять друг друга на фоне белых переселенцев. Кстати и в отношении природы индейцы оказались отнюдь не такими, как их принято изображать: ради мушкетов и других благ цивилизации они принялись бить зверя на своих территориях без всякой меры (от непоправимого урона экосистеме тогда спасла только малочисленность охотников).
Культура наносит ответный удар географии?
Интерес Даймонда к истории начался с недоверия простым рассказам, неподкрепленным какими-то природными законами. Вот как он пишет об этом:
«Конфигурация всего современного мира есть следствие перекоса исторического развития, поэтому его неравнозначные результаты должны иметь неоспоримые объяснения, более фундаментальное, нежели детальный рассказ о том, как однажды, несколько тысяч лет тому назад, кому-то посчастливилось победить в каком-то сражении или изобрести какое-либо приспособление».
Проект объективного, лишенного оценочных суждений, стереотипов о примитивности мышления и географического детерминизма предполагал также четкое решение вопроса о месте культуры. В идеале культуре в такой теории отводилось место даже не вторичного фактора, а только оболочки, регистрирующей и оформляющей внешнее воздействие климата, ландшафта и особенностей местной биосферы.
Проблема только в том, что воздействие культуры как минимум в негативном ключе доказать чрезвычайно просто. Нет никакой проблемы показать десятки примеров, когда племена и народы уничтожали друг друга или самих себя не из-за голода, борьбы за лучшее место или появления лошадей, боевых колесниц, железного оружия – а из-за культурных предпосылок и неудачных социальных решений.
Поклонение «железной птице»
К заключению книги и сам Джаред Даймонд все-таки вспоминает о разнице в мироотношении культур. Он приводит пример двух народов, живущих в высокогорной части Новой Гвинеи. Оба племени находились на уровне каменного века, когда в 30-е годы впервые увидели представителей западной цивилизации. Племя чимбу оказалось способно быстро перенимать практики белых – например, садить кофейные деревья для продажи. Даймонд пишет:
«В 1964 г. я познакомился с пятидесятилетним мужчиной из этого племени – в традиционной травяной юбке, не умевший читать, еще заставший время, когда чимбу пользовались каменными орудиями, он сумел разбогатеть на кофейных плантациях, за 100 тысяч долл. из вырученных денег безо всякого кредита купить себе лесопильный заводик и приобрести целый парк грузовиков, доставлявших его кофе и древесину на рынок».
А вот их соседи – племя дариби – оказались «консерваторами», и даже не заинтересовались первым вертолетом, что сел на их территории. Дальнейшее развитие событий несколько предсказуемо: дариби постепенно потеряют свои земли, которые станут плантациями чимбу, а им самим останется лишь наниматься в работники новым хозяевам.
Освоение технологий
Не менее ярким вышел и пример тех самых племен, что создали на своих островах карго-культы. Как только война закончилась, и американцы ушли с этих островов, падающие с неба посылки исчезли. Казалось бы, вскоре это должно было вернуть туземцев к их привычному образу жизни. Но ничего подобного! Спустя несколько лет антропологи обнаружили, что странный культ привел в упадок эти общества.
Охота и другие ремесла были заброшены, а аборигены продолжали жечь костры, маршировать с палками, делать муляжи самолетов – всё так же ожидая халявы от богов. В опасениях за состояние этих племен был снова сброшен груз с гуманитарной помощью, что только усилило веру в культ. На многих островах потребовалась смена одного-двух, а то и трех поколений, чтобы изжить эти верования. Так что в ряде случаев культурная надстройка оказалась способна поменять многое в жизни людей.
Поэтому в следующей своей книге «Коллапс: почему одни общества выживают, а другие умирают» Даймонд неожиданно перейдет от географического детерминизма к позиции энвайронментализма, в котором главным фактором процветания обществ станет именно культурная надстройка. А если быть точным, то речь зайдет о гибкости мышления и экологическом планировании. По мнению автора, многие общества постигли коллапс и разрушение из-за недальновидной растраты ресурсов, деструктивного поведения, а также неумения адаптироваться, учиться у аборигенов, выстраивать стабильные контакты, менять свои ценности. Несмотря на несколько утомительную экологическую риторику, в этом исследовании общества и народы больше не выступают в роли пассивных участников географической лотереи, но и сами становятся «виновниками» своих успехов и провалов.
И в самом деле, история знает много поводов к сослагательному наклонению, но интересуется лишь случившимся. Из наличия идеи, потребности и даже ресурса не всегда возникает готовое решение или продукт – для этого нужен не просто человек, который сделает, но и общество, которое позволит. Подобное касается как культурных, так и технологических новаций.
У всякой новой идеи найдутся свой критик, скептик, тревожный консерватор и даже прямой враг, чьи интересы она затрагивает. Поэтому исследование обществ часто требует ответа на вопрос: как в (первоначально традиционном) укладе вообще появилось место для новатора или нового вектора развития? И как новатор сумел перевести новое на язык тех, кто должен его поддержать? Именно эти вопросы открывают пространство для продуктивного диалога культуроцентричных и природоцентричных подходов в описании развития человечества.
